Приобрети журнал - получи консультацию экспертов
№7-8(78-79)(2018)
Еще четверть века назад украинским кардиохирургам приходилось соблюдать негласное правило: не принимать на операции детей весом до 20 кг. Поскольку зашкаливала послеоперационная смертность, отсекались тяжелые безнадежные патологии. Сегодня в Центре детской кардиологии и кардиохирургии Минздрава Украины, которому в этом году исполнилось 15 лет, показатели послеоперационной смертности в разы ниже, чем во многих европейских и американских клиниках. Мы выяснили у руководителя Центра Ильи Емца, как достигался такой результат. Узнали, какие проблемы решает отечественная кардиохирургия и какие цели ставит перед собой медицина будущего.
Беседовал: Роман Барашев
Научно-практический медицинский центр детской кардиологии и кардиохирургии Министерства здравоохранения Украины был создан в 2003 году, «отпочковавшись» от Института сердечно-сосудистой хирургии им. Н. М. Амосова. История здания, в котором располагается клиника, относит нас в позапрошлый век, когда известный киевский меценат Николай Терещенко и его супруга Пелагея создали здесь первую «Безоплатную больницу для чернорабочих им. Цесаревича Николая». И хоть ее ориентировали на беднейшие слои населения, была просторной и ухоженной. Мы видим это на фото, размещенных на стенах в коридоре, в своего рода уголке памяти выдающегося мецената.
Времена словно не меняются: после введения больницы в эксплуатацию в 1893 году состоялся спор между Терещенко и киевским губернатором, который потребовал взимать с больницы налог на землю. На что Николай Артемьевич возразил, что он истратил больше 600 тысяч рублей на благое дело оказания помощи нуждающимся, и просил власть проявить благоразумие. Мздоимцы сдались, и вскоре в безоплатной больнице начали лечиться и купцы, и статские советники.
Тогда это была двухэтажная клиника, теперь она «выросла» до пяти этажей. Первая операция в этом корпусе была проведена в декабре 2006 года. Перед зданием разбит скверик с удивительными кустами роз выше человеческого роста, установлен бронзовый памятник Николаю Терещенко (скульптор Александр Михайлицкий). Сегодня Центр состоит из двух корпусов: для детей и взрослых.
В кабинете директора обращает на себя внимание «иконостас» из фотографий, где отображены главные этапы карьеры профессора, его коллеги, партнеры-друзья, благодаря которым дошел до высот профессионализма и признания. Под «иконами» – огромный старинный фолиант, Библия. Рядом на стене – смычковый музыкальный инструмент. «Это – виола, «бабушка» скрипки, – объясняет Илья Николаевич. – Кремонская школа, ХVII столетие. Копия, правда. Была бы ХVII века, она бы здесь не висела. Такие инструменты создавались до Амати, Гварнери и Страдивари. Увы, имели короткую жизнь. Скрипка – внучка, гулящая девка – вытеснила ее. На скрипке можно было играть на свадьбах и похоронах, на улицах, под дождем, а виола – камерный инструмент. Я ее из-под кондиционера убрал по рекомендации Бронислава Щуцкого, концертмейстера Национальной оперы Украины, моего пациента. Он сказал, что под кондиционером виола расстраивается и портится. Чувствительная. На ней умеет играть только единственный человек в Киеве – Бронислав Щуцкий.
Он иногда приходит сюда, играет для врачей, для деток. Музыка ведь тоже лечит».
На стенах в приемной и кабинете Емца – много картин. Самая большая из них надолго приковывает взгляд. Ничего вроде особенного: зимний вид из окна, идет снег с дождем, проезжают машины, согнувшись, бредут через непогоду пешеходы… Но как примагничивает. Оказывается, это вид из окна той операционной в Институте Амосова, где Емец начинал свой путь в кардиохирургию. Как это необычно: подглядывать в окно прошлой жизни, размещенное на стене. Художница – Мария Лельчук.
В этом году Центру детской кардиологии и кардиохирургии исполнилось 15 лет. Давайте начнем со статистики. Сколько операций в год у вас проводится? С какими результатами?
Делаем 1 700–1 800 операций в год. А, скажем, в лучшем парижском госпитале нашего профиля проводят 600–700 подобных операций. Если же приплюсовать процедуры, которые также относят к оперативным вмешательствам – интервенции, аритмологические процедуры и т.д., то общее количество операций составит около 4 000 в год.
А теперь сравним следующие данные. Если в 1992 году, в первый год после моего назначения на пост заведующего отделением детской реанимации и кардиохирургии Института Амосова, мы провели 261 операцию со смертностью 13%, то сегодня делаем 1 800 операций со смертностью 0,9%.
И, наконец, сравним показатели нашего Центра с европейскими и американскими. Вот данные за период с 2014 по 2017 годы. В нашем Центре сделано 3 860 операций у детей с врожденными пороками сердца, 50 умерших, смертность – 1,3%. Во всей Европе за это время было проведено 57 000 операций такого типа, летальных исходов – 1 367, то есть смертность – выше 2,4%. В США было сделано 96 000 операций, при этом 2 900 умерших, смертность – 3%.
Могли бы Вы выделить операции, являющиеся исключительными, наиболее сложными, успешное проведение которых формирует репутацию и авторитет лечебного учреждения?
Прежде всего, это сердечные патологии, при которых необходимо менять местами сосуды, коронарные артерии миллиметровой толщины. Когда мы только приступали к этим операциям, смертность была очень высокой. На сегодняшний день снижена до 2–3%. В нашем учреждении проводится 80–90 таких операций в год. А есть центры, гордящиеся тем, что делают 2–3 подобные операции. Я даже не спрашиваю руководителей об их результатах, мне и так все ясно.
Впрочем, в клинике Кливленда (США, штат Огайо) мой ментор Роджер Ми, обучавший меня хирургии в Австралии, довел результаты по этой операции до 1–2% смертности, тогда как по всему штату Огайо, включая столицу штата крупный город Колумбус, статистика все еще 10–12% смертности. Разумеется, все американцы ехали в Кливленд, к Роджеру Ми.
Второе, что нас выделяет – перинатальная диагностика, когда ребенок еще находится в утробе матери. Мы можем узнавать о кардио-проблемах до рождения и умеем оказывать помощь в первые часы после появления ребенка на свет. Роженица остается в роддоме, малыша привозит наша бригада, он получает необходимое лечение с применением пуповинной крови вместо донорских компонентов и дожидается маму здесь. Скажу так: если проблемный ребенок с критическим пороком сердца родился в Ужгороде, его шансы выжить намного меньше, чем когда он родился в Киеве, и желательно – в роддоме неподалеку от нашей больницы.
Слышал, что кардиохирурги на Западе уже делают операции на сердце не только новорожденным, но и плодам…
Это – эксперименты. Пока. Я категорический противник подобных методов: они сопряжены с большим риском для жизни и здоровья рожениц. К тому же мы не можем соревноваться в этом с западными центрами, оборудованными по последнему слову техники. Такими, например, как Центр фетальной кардиохирургии в Филадельфии.
Есть один сердечный порок, страшный, когда после нескольких операций потребуется пересадка сердца: синдром гипоплазии левых отделов сердца. До сих пор в Исландии при диагнос-тировании такого порока мать направляют на аборт. Во Франции так было до 90-х годов. Но уже разработан метод радикального лечения данной патологии, когда в сердце плода вводят катетер, помогая развиться недоразвитому «желудочку». Или когда беременной женщине (на 30-й неделе, за 10 недель до родов) вскрывается матка, плод подключается к искусственному кровообращению, врачи проводят манипуляции и вшивают плод обратно. Но я не сторонник этих направлений и, в первую очередь, исхожу из этических норм православия.
К особенностям нашего Центра стоит отнести и то, что мы продлеваем жизнь пожилым людям. А дети и старики многим схожи. Прежде всего, это – социально незащищенные слои населения, нуждающиеся в помощи. Так же, как и детям, 70-, 80-, 90-летним людям хочется жить, и жить полноценно, но многие из них просто могут не выдержать, умереть на операционном столе, и мы проводим так называемую интервенцию – высокотехнологичную кардиохирургию без разреза. Все это в рамках программы «Долголетие кардио».
Вы имеете в виду установку стентов?
Да, а с недавнего времени проводим и замену сердечных клапанов щадящими методами.
Говоря об уникальных случаях, стоит вспомнить и операцию по гибридной пластике легочных вен, которую мы провели в 2010 году. Другим экстраординарным случаем было оказание помощи девочке, опухоль которой весила больше, чем она. К нам обратились онкологи, для них девочка была неоперабельная. Мы оперировали пациентку с использованием искусственного кровообращения вместе с ними. Операция продолжалась 9 часов. Девочке было 5 лет, «безнадежный» ребенок уже живет больше четырех лет.
В прошлом году Вы были награждены Госпремией. За какие именно заслуги?
За хирургическое лечение патологии грудной аорты, в частности артериального клапана. Я начал делать эти довольно сложные операции в Институте Амосова: легочный клапан переставляется на место плохого артериального, а на месте легочного моделируется подобие клапана. Совместно с японскими врачами и коллегами из Института Амосова мы разработали несколько новых методов такой хирургии.
В 1992 году Вы первый на постсоветском пространстве начали успешно оперировать совсем маленьких пациентов со сложными пороками сердца. Когда им всюду отказывали в лечении, считая безнадежными больными...
Начнем с самого начала. Я пришел в научно-исследовательский институт кардиологии и кардиохирургии к Николаю Михайловичу Амосову в 1983 году, поступил в только что открывшуюся там клиническую ординатуру. У меня диплом клинического ординатора под номером «1». В то время маленьким детям не делали операций на сердце – дети со сложными пороками просто умирали. Хотя другие страны в 80-е уже показывали солидные результаты по операциям и выживанию детей.
В то время Николай Михайлович создал новый отдел «Пороков сердца младшего детства».
Но сохранялось правило: не принимать детей весом до 20 кг. Таким образом отсекались самые тяжелые случаи. И мне пришлось работать в непростых условиях в должности молодого специалиста, который осматривал, диагностировал – и отказывал в госпитализации умирающим детям. Мы говорили родителям: «Простите, помочь не можем». Не раз обращался к Амосову, что надо что-то менять.
И тут… «Случай – Бог-изобретатель». Бога-изобретателя Пушкин ставил на главное место. Помните?
«И гений – парадоксов друг…»
А дальше в СССР, где идеология отвергала Бога и религию, ставилось троеточие, поэт цензурировался. Но в стихотворении Александра Сергеевича было пять строк, последняя:
«И случай – Бог-изобретатель».
Итак, случай: рванул Чернобыль! В Киев приехали австралийцы. Одна из австралийских журналисток снимала АЭС вблизи. Приехали представители Rotary International. Прибыл Джек Олсон – губернатор австралийского «Ротари».
Комитет молодежных организаций ЦК ВЛКСМ Украины направил ротарианцев к нам, в институт Амосова, и они увидели, как я направляю детей умирать. Очень удивились: «Как, вы не помогаете этим детям?» «Не умеем», – отвечаю. «Хотите научиться?» «Конечно, хочу». И уже через 6 месяцев я получил приглашение от Джека Олсона постажироваться – поработать в австралийской больнице. Затем Москва не выпускала меня четыре недели…
Подозревали, что Вас завербует «Ротари»?
Эта организация дистанцируется от политики. Ротари-клубы позиционируют себя как нерелигиозные и неполитические благотворительные организации, их более 33 000 в 160 странах мира. Первое отделение было создано в 1905 году в Чикаго адвокатом Полом Харрисом, а первый украинский клуб открылся в довоенное время во Львове.
Основной целью «Ротари» является объединение профессионалов и серьезных бизнесменов, чтобы их акулы капитала вроде ротшильдов и рокфеллеров не съели. Члены клуба стремятся развивать дух дружбы и солидарности в мире бизнеса и реализуют гуманитарные проекты для установления мира и доброй воли на планете.
Вы являетесь членом «Ротари»?
Нет, к постоянным членам выдвигаются достаточно жесткие требования, не будем о них, но я – партнер «Ротари», почетный член. Например, 6 лет назад с миссией «Ротари» «Охрана материнства и детства» я посетил Австралию с докладом по «фетальным программам».
Ротарианцы – далеко не бедные люди, выше среднего класса. Взносы направляются в центральный Rotary Foundation, где директор – Джон Гевко, этнический украинец, рожденный в Чикаго.
Главный девиз «Ротари»: Service above self – «Служение превыше себя». Очень схож с лозунгом Терещенко «Стремление к общественным пользам». Любой проект ротарианцы «пропускают» через следующие вопросы и установки: «Порядочно ли это для всех заинтересованных?», «Будет ли это способствовать взаимопониманию и установлению дружеских отношений?», «Любое дело проверь: на правду, честность, доброту, на благо для людей». Чтобы уничтожить полиомиелит в Африке, Rotary International истратили $1,2 млрд за 10 лет. Как вам?
Впечатляет!
Набирали волонтеров, чтобы таблеточки зулусам развозить. Не понимал, зачем это надо? Но ротарианцы подсчитали, что такие таблеточки спасут экономику любой страны. Сколько людей не станут инвалидами? А «полиомиелитники» нуждаются в колясках, лекарствах, еде, не могут себя обслуживать. Благодаря ротарианской программе PolioPlus полиомиелит был искоренен в Африке практически повсеместно. Значительный вклад в реализацию программы – более $200 млн – внес Фонд Билла и Мелинды Гейтс.
Итак, благодаря «Ротари» Вы выехали в Австралию. К слову, когда практиковали в больницах Австралии, Канады и Франции, не было желания продолжить работу там, где медицина на голову выше и не испытывает финансовых проблем?
Всегда присутствовало такое желание. Чем был моложе, тем оно было больше. Тем более, я поехал в Австралию, когда в стране была просто беда – купоны, полный развал. Но остался в Украине в силу разных обстоятельств.
Одно из них – мои пожилые родители, которых не мог бросить. Они уже, к сожалению, умерли. Второе – там бы оставался на уровне подмас-терья, а я хотел стать мастером. Третье (или первое, если хотите) – человек живет полноценно, только когда имеет чувство собственной полезности, необходимости миру, людям. Есть прекрасное английское выражение I need you – «Ты нужен мне». В этой фразе больше, чем в признании в любви.
Словом, я был одним из немногих первых советских докторов, которым во времена «потепления» было разрешено набраться опыта за границей. Мы вместе с анестезиологом провели в Сиднее полгода. Это было, как в театре. Профессор Картмил делал то, что нам и не снилось.
Через полгода приехал сюда, и нам с Геннадием Васильевичем Кнышовым1 выдали карт-бланш: можем оперировать детей, несмотря на возраст и вес. Начался самый сложный для меня период. Две первые операции на новорожденных были неуспешными. Думал, все, моя карьера закончена. Сделал паузу. Поступил умирающий ребенок, а в спину дышит наша консервативная почетная профессура, которая против подобного рода вмешательств. Но профессор Кнышов при очередном поступлении тяжелого ребенка настоял на проведении операции.
И я пошел, понимая: если мальчик умрет под скальпелем, мне здесь уже не работать. Но Миша выжил. Миша Кикоть. Сейчас ему 26 лет, у него очень чувствительные руки, сейф сможет руками открыть. Как-то мама его приходила мне на Мишу жаловаться. В табеле – одни двойки, оставляют в 6-м классе на второй год. Пришлось применять меры: «Миша, – сказал. – Я тебя в 1992-м не зарезал, теперь зарежу точно». Окончил 8 классов. Крутил гайки на машинах, стал много зарабатывать.
А мы в том, 92-м, послали научную статью о первом случае выживания новорожденного с транспозицией магистральных сосудов в Москву в журнал «Актуальные вопросы кардиохирургии». Редакция положила статью «под скатерть», ждали, пока московские хирурги такую же операцию сделают. В Союзе требовалось соблюдать субординацию: сначала – Москва, после – Киев. Провели пять операций, получили пять смертей, успокоились и через полтора года нашу публикацию пустили в печать.
При искусственном оплодотворении риск развития порока сердца больше?
Сложный вопрос, требующий доказательных статистических подтверждений. Пока научных данных, что экстракорпоральное оплодотворение дает больше пороков сердца, нет. Хотя субъективно… Ко мне попадает довольно много пациентов, зачатых с помощью вспомогательных репродуктивных технологий, с врожденными пороками сердца.
В вашем Центре 18 июля прошел научный форум по вопросам регенеративной медицины, главным лектором которого выступил профессор Энтони Атала – директор Института регенеративной медицины Уэйк Форест, ведущий биоинженер и эксперт в области выращивания человеческих клеток и органов. Атала подчеркнул, что видит большие перспективы в сотрудничестве с Вами и специалистами Центра. Расскажите об этом сотрудничестве подробнее.
Несколько слов об Энтони Атала. Очень известная личность в Америке. В прошлом году был кандидатом в Нобелевские лауреаты по медицине. Являлся советником президента США по медицинским вопросам. Начинал свою деятельность в медицинской Мекке – Harvard Medical School. Практикующий уролог, ученый. Одним из первых начал обращать внимание на инженерию органов и тканей. Занимается восстановлением мочевых пузырей, мочеточников, имеет 240 патентов на изобретения. Выращивает органы с помощью амниотических стволовых клеток.
Это – уровень Синья Яманаки, японского ученого, профессора Института передовых медицинских наук в Университете Киото, который впервые в мире получил индуцированные плюрипотентные стволовые клетки (iPS-клетки) и которому в 2012 году за эти работы была вручена Нобелевская премия по физиологии и медицине.
Так же, как и эмбриональные стволовые клетки, амниотические стволовые могут становиться родоначальниками различных тканей организма. Их использование устраняет биоэтические споры по поводу применения в медицине эмбриональных стволовых клеток, абортивного материала. Получают из амниотической жидкости, которая окружает плод, защищая его от внешних воздействий. Сегодня эти клетки применяются при лечении рака, диабета, сердечной ишемии, болезней Альцгеймера и Паркинсона.
В университете Wake Forest University (городок Уинстон-Сейлем, штат Северная Каролина) доктору Атала и его коллегам удалось вырастить из амниотических клеток жировую и костную ткань, мышцы, нервы, кровеносные сосуды, печень. В экспериментах на мышах ученые использовали выращенную нервную ткань для замены поврежденных участков мозга, а также пересаживали костную ткань в здоровые кости животных. В 2010 году местным биоинженерам впервые удалось вырастить человеческую печень в лабораторных условиях, в 2012-м – создать искусственные яичники, вырабатывающие половые гормоны. Я видел кролей, которым пересаживались выращенные пенисы, и они новыми пенисами оплодотворяли крольчих.
Я давно интересовался работами Энтони, но все откладывал время знакомства. И снова случай – Бог-изобретатель. Прооперировал ребенка одного влиятельного украинца, уважаемого в Конгрессе США, так и наладились наши с Аталой партнерские отношения, а в июле этого года профессор побывал в нашем Центре.
Чем его заинтересовала украинская клиника?
В США дальнейшее развитие идей профессора затруднительно. После экспериментальной части, опытов с животными должна начаться клиническая стадия. В Америке с этим строго, все зарегулировано, применение технологий на людях может обернуться подсудными делами, Атала опасается. Но эти разработки можно применить у нас. Впрочем, если не использует здесь, применит в другой стране. Это будет сенсационный научный прорыв, я глубоко убежден. И есть все шансы, чтобы он произошел при нашем участии. Мы сможем первыми делать чудеса.
В нашем Центре создан научный парк «КАРДИО ПЛЮС». Между ним и американским ученым уже подписан контракт, объединивший в высокотехнологическом проекте медицинских специалистов на базе государственного учреждения. Таким образом Украина получает медицинскую модель Силиконовой долины и инвестиционную привлекательность. Мы получили право использовать его открытия, что приведет к обмену опытом, научным связям, созданию американо-украинских клеточных продуктов, искусственных органов.
Удачи Вам в реализации новаторских идей! А что показывают последние 10–20 лет работы – увеличивается ли число сердечно-сосудистых патологий среди детей? Из-за чего они в основном возникают? Их можно предотвратить?
Профилактику врожденных пороков сердца может обеспечить только здоровое оплодотворение. Следует исключить при зачатии все вредные факторы – вирусы, таксоплазмозы, облученность.
В Украине в любом случае будет меньше детей с пороками сердца, потому что, к сожалению, наше население уменьшается. Мало того, что мы утратили два больших региона – Донбасс и Крым, но и рождаемость снизилась колоссально!
Привозят ли к вам на лечение детей из других стран?
Да, в основном – из постсоветских. Из Молдавии, России, Азербайджана, других стран Средней Азии. Мы заинтересованы в этом. Это и престиж украинской медицины, и государственный престиж, и наши рабочие места, заработки. Жаль, что политики не задумываются, что через оказание помощи представителям соседних стран можно улучшить, исправить взаимоотношения между государствами.
Как отражаются кризисные времена на работе Центра? Геннадий Кнышов обозначил ситуацию простой красноречивой фразой: «Не дай бог сегодня серьезно заболеть». Это было сказано в 2012 году. Полагаю, что сегодня данная фраза приобретает еще более острое звучание, ведь далеко не все украинцы могут себе позволить профессиональную медпомощь. Согласны с этим?
Мы живем во времена, не располагающие к тому, чтобы наша медицина стала на рельсы кардинального улучшения. Но очень много зависит от руководителей, от первых лиц. Там, где у руля – профессионал, патриот, человек, нацеленный на оказание помощи, думающий о людях, такие учреждения не находятся в бедственном положении.
Нашему коллективу до сих пор удается получать от государства тот минимум, который позволяет детям до 18 лет делать операции бесплатно, а сердечные операции – страшно дорогие.
Родителям не приходится доплачивать даже за лекарства?
Нет. Я жестко стою на том, что родители не должны платить ни копейки. Есть крайне редкие ситуации, когда родители предпочитают купить, например, дорогостоящие клапаны последней модификации стоимостью $2,5 тыс. Пожалуйста, не возражаем, но у нас нет подобной возможности. Но таких немного – 2–3 случая за год.
Сейчас к аппарату ЭКМО (экстракорпоральной мембранной оксигенации – метод насыщения крови кислородом при развитии тяжелой острой дыхательной недостаточности, используется для поддержания жизнедеятельности при проведении операции на открытом сердце – прим. ред.) подключен месячный ребенок, страдающий синдромом Дауна, он прошел уже четыре операции. Один день под ЭКМО в Берлинской клинике стоит от €6 тыс. до €8 тыс. У нас – бесплатно. Это четвертый в нынешнем году случай, когда мы применяем ЭКМО. Увы, исчерпаны все деньги на расходные материалы, и будет жаль, если не сможем использовать прибор до конца года.
Впрочем, мы с тем же Геннадием Кнышовым проходили куда более сложные времена… В 90-е. Страшный был период, когда не могли приобрести даже оксигенаторы (газообменные устройства, предназначенные для насыщения крови кислородом. – прим. ред.). Корову люди продавали, чтобы его купить. Две коровы – чтобы обеспечить всю операцию. Сейчас такого нет, финансовый минимум выделяется. Хотя надо сказать и о том, что с 2004 года, когда мы переехали в это здание, основное оборудование Центра не менялось. А что происходит, если телевизор не выключать в течение 5 лет?
Он сгорит.
Вот и у нас горит – меняем трубки, еще что-то.
Да, это оборудование жутко дорогое, а без него не обойтись.
К счастью, последние 5 лет мы отмечаем, что некоторые богатые украинцы (их очень мало) начинают себя вести, как богатые американцы или немцы. Радует, что возвращается меценатство.
Новейший компьютерный томограф стоимостью около $1 млн нам подарил киевлянин. Просто вытащил деньги из своего кармана. Если я назову его имя, он меня не поймет. Мы создали при Центре опекунский совет из таких людей.
Опекуны-меценаты – это родители детей, которых вы спасли?
Зачастую да. Те, кто пропустил это все через свои сердца.
Но помогают вам и благотворительные фонды…
Да, например, устраивают пробеги под каштанами. Это заслуга нашего главврача Владимира Жовнера – спортсмена, атлета. Три года уговаривал меня снять штаны и в трусах пробежаться по Киеву. Раньше я, признаться, считал, что это – полный маразм, но когда увидел, сколько денег собирается на нужды реанимации… В этом году пробежался. Это что-то невероятное! Когда находишься в массе бегущих людей. Я ощутил, как работает коллективный разум, и что мой – лишь часть коллективного. Вы, кстати, не задумывались, почему в войну люди не болели? А шли пешком от Москвы до Берлина.
Включались мобилизационные ресурсы, стресс запускал защитные механизмы.
Пробегитесь 200 метров, когда будет проводиться следующее мероприятие, и поймете, что ваш разум – это не что-то отдельное, а часть целого. Если болеем – вместе, страдаем – вместе, ну и все остальное. Очень интересная вещь.
Сколько хирургов работает в вашем лечебном учреждении?
Вопрос не совсем корректный: хирургом может называться специалист, делающий 250 операций на сердце в год. Подчеркиваю – делающий. Потому что сейчас мода пошла у «великих» хирургов использовать ассистентов, а своими руками «готовить» своего рода «ягодку» – и «пожалуйста, торт от мсье». Я категорически против таких подходов: операция – это когда ты ее начал и закончил.
Таких хирургов, проводящих более 250 опера-ций, у нас 4 человека. Тех, которые приближаются к лидерам, 10 человек с 7-летним и более стажем. Тех, кто проводят не самые сложные манипуляции, этапы операций – еще больше. Практикуются у нас и иностранные специалисты.
Много нареканий звучит в адрес подготовки врачей. Что можете сказать по этому поводу? Студенты вузов проходят практику в вашем Центре?
Нет, я бы и не допустил сюда студентов. Университетское образование у нас довольно хорошее. Было, по крайней мере. Но студенты пускай на трупах учатся. Анатомию учат. И теорию. На последнем курсе – чуть-чуть практики. И после того, как они получат дипломы врача, – я бьюсь сейчас за это, – до получения корочки кардиохирурга должен пройти тяжелый путь западного врача. Там, не практикуя общую хирургию, кардиохирургом никогда не станешь. Кардиохирургия – это самая сложная хирургическая специальность, обязывающая знать на отлично весь человеческий организм. И академику Кнышову я говорил: это маразм, когда армия людей приходит из университета и ни черта не понимает ни в желудке, ни в голове, ни в ногах, ни в костях, а знает только один орган – сердце. Это просто недопустимо!
В этом году к нам пришел 21 интерн. Из них мы выберем 2–3. Всему научим, а затем… Затем они соберут чемоданы и уедут в Европу. Один из моих самых опытных хирургов недавно перебрался в Лондон, второй – в Бирмингем, перфузиолог – в Ванкувер. Молодые ребята. Понятно. Бегут. Еще один ушел в частную хирургию – там больше платят.
Не боитесь остаться без профи?
Пока нет. Есть одна вещь, которую я понял совсем недавно. Не professionality (профессионализм), а personality (личность) – главное в жизни. Я всегда думал, что пациенту все равно, кто ты там есть – коммунист или фашист, неважно, лишь бы хорошо сделал операцию.
Но рано или поздно твой профессионализм снизится. И если у тебя отсутствует personality, пойдут смертельные ошибки. Ты начнешь скрывать эти ошибки. О них не будут знать ни ассистенты, ни пациенты. А когда ты – личность, имеешь мораль, порядочность, характер… Такими должны становиться лучшие врачи. К таким идут больные.
Вы занимали пост министра здравоохранения Украины, кажется, самый короткий период. Были уволены по распоряжению Януковича, как писали СМИ, за «самостоятельность». Вы бы возглавили Мин-здрав второй раз, если бы получили такое предложение?
Мое место здесь, в Центре. Оно намного важней, нужней, существеннее. Хотя я не жалею, что 6 месяцев проработал министром. Не только научился на кнопки нажимать, кое-что и сделать успел. Когда Богдан Ступка умирал в Германии и нуждался в финансовой помощи, это я на заседании Кабмина поставил вопрос, что этот гениальный артист Украины не может быть оставлен без помощи.
Я не люблю слово «реформа», мне по душе – «улучшение», и я убежден, что улучшение должно идти не от первичного звена. Академик никогда не будет слушать фельдшера, но фельдшер всегда будет слушать академика. Рыба гниет с головы, с головы и нужно проводить оздоровление. Если медицину реформировать без экономически-финансовой составляющей, что сейчас и происходит – это не реформы.
Госзакупки медпрепаратов и оборудования переданы международным организациям. Вы ощутили перемены к лучшему?
Нашего Центра это не коснулось. Мы заказываем то, что нам нужно, через тендерный комитет. Да, не всегда получаем идеальное. У нас все больше претензий к отдельным поставщикам, которые раньше были более ответственны.
Допускаете ли Вы возможность создания технологичных производств для нужд кардиохирургии в нашей стране? Насколько я знаю, даже стенты уже выпускаются в Польше.
Нет, наша промышленность уже никогда не сделает катетеры, которые можно ввести новорожденному в сердце. Это могут сделать четыре страны: Япония, Германия, США и Китай, сильно поднявшийся в последние годы. Если нам удастся вырастить, создать новый сердечный клапан, производить биоматериалы… Но это пока мечты-мечты.
Сколько часов в неделю Вы проводите в операционной?
В неделю делаю порядка 4-5 операций, иногда 7-8. Крайне редко делаю по 3 в день – когда не могу отказать или некому, кроме меня, сделать. Бывают дни, когда захожу в операционную в 10.30, выхожу в полночь.
Тяжело.
Тяжелей и тяжелей с каждым годом.
Илья Николаевич, недавно Вы избраны в Совет директоров Всемирной ассоциации кардиохирургов...
Можете меня поздравить. По-моему, я первый врач из постсоветских стран, которому американцы предложили войти в совет директоров Всемирной ассоциации хирургии детских врожденных сердечных патологий. Американцы объединились с европейцами, с которыми я связан давно. Это открывает большие возможности. Например, выезжая на научные симпозиумы, я могу останавливаться в пятизвездочных отелях за деньги Ассоциации (улыбается).
Но прежде всего это открывает большие перспективы для молодых ребят, возможность печататься под моим руководством в журнале Ассоциации, расти как ученым, получать выгодные предложения.
Это обеспечивает совсем другие отношения с иностранными страховыми компаниями. Например, европейские страховики хорошо платят за лечение, но только врачам, имеющим международный авторитет. Недавно я прооперировал немца, спас его от инфаркта, правда, за него страховая компания рассчитывается уже 3 месяца, но рассчитывается. И чтобы вы понимали: там украинца в больницу не возьмут, пока не заплатит наперед.
Вы родились в Воркуте. У Вас есть там родственники? Отражается ли нынешний конфликт между Украиной и РФ на медицинском сотрудничестве врачей?
Чем старше, тем становлюсь сентиментальнее. Там, где я вырос, сейчас уже ничего нет – в Хальмер-Ю, Коми АССР. «Волчья яма» в переводе с языка коми. Край бараков для высланных. Мой дед был богатым человеком, жил в имении Таращанского района под Киевом, бабушка Секлета родила 12 детей, один из них был моим отцом. И в один день всех в товарняк – и туда. Выжило мало. После смерти Сталина разрешили вернуться назад. Но запретили селиться в столице и областных центрах, поэтому отец купил дом в Фастове.
Я очень уважаю Петербург. Все упирается в то самое personality. Никакого апломба.
В Петербурге проводил операцию и в прошлом году, профессура пригласила нас помочь прооперировать маленьких детей. Они думали, что я швейцарец, прибыл по поручению Швейцарского фонда. Оперировали в военно-медицинской академии вместе с питерскими коллегами. Мне нравится академический подход, демонстрируемый школой Бурденко. В этом году оперировал в Усть-Каменогорске. «Вечный зов» там снимался. Красивейшие места!
Не опасаетесь говорить об этом открыто, когда сегодня «прессуют» звезд сцены, которые выступают в России, когда…
Я – не звезда. Я людей спасаю.
У Вас есть настольная книга?
«Дух, душа, тело». Это книга архиепископа Луки, в миру Валентин Войно-Ясенецкий, хирург, ученый, ставший жертвой репрессий, провел в ссылке 11 лет. Он окончил Киевский университет. Получил премию Европейской хирургической ассоциации за изобретение регионарной анестезии, большую премию – и деньги не довез. Отнял 1917 год. Это он выдумал, что можно отрезать палец и даже руку, если новокаин ввести в нервный пучок. Оперировал. Позже получил еще и Сталинскую премию. Ушел в религию. Умер в Крыму. На могиле начали происходить чудеса исцеления. И когда его выкопали, труп благоухал. Нетленность, как вы знаете, – один из признаков святости.
К слову, 90% выдающихся ученых и медиков были религиозными людьми. Дарвин верил в Бога, Ньютон… Атала долгое время был атеистом, но как только Бог дал ему приблизиться, прикоснуться к тайнам, перевернул миропонимание.
Илья ЕМЕЦ
Директор Государственного учреждения «Научно-практический медицинский центр детской кардиологии и кардиохирургии Министерства здравоохранения Украины», кардиохирург, доктор медицинских наук, профессор, заслуженный врач Украины, почетный гражданин Киева, полный кавалер орденов «За заслуги» I, II, III степеней
Головне
